Джордж Оруэлл 1984 Часть вторая IX

Оруэлл 1984

Джордж Оруэлл 1984 Часть вторая IX

Джордж Оруэлл «1984» Скачать БЕСПЛАТНО.
СПАСИБО, что поделились этой страницей в соцсетях!

Джордж Оруэлл «1984» Главная страница

Оруэлл 1884
Оруэлл 1984

IX

Джордж Оруэлл 1984 Часть вторая IX

От усталости Уинстон превратился в студень. Студень – подходящее слово. Оно пришло ему в голову неожиданно. Он чувствовал себя не только дряблым, как студень, но и
таким же полупрозрачным. Казалось, если поднять ладонь, она будет просвечивать. Трудовая оргия выпила из него кровь и лимфу, оставила только хрупкое сооружение из нервов,
костей и кожи. Все ощущения обострились чрезвычайно. Комбинезон тер плечи, тротуар
щекотал ступни, даже кулак сжать стоило такого труда, что хрустели суставы.
За пять дней он отработал больше девяноста часов. И так – все в министерстве. Но
теперь аврал кончился, делать было нечего – совсем никакой партийной работы до завтрашнего утра. Шесть часов он мог провести в убежище и еще девять – в своей постели. Под мягким вечерним солнцем, не торопясь, он шел по грязной улочке к лавке мистера Чаррингтона
и, хоть поглядывал настороженно, нет ли патруля, в глубине души был уверен, что сегодня
вечером можно не бояться, никто не остановит. Тяжелый портфель стукал по колену при
каждом шаге, и удары легким покалыванием отдавались по всей ноге. В портфеле лежала
книга, лежала уже шестой день, но до сих пор он не то что раскрыть ее – даже взглянуть
на нее не успел. На шестой день Недели ненависти, после шествий, речей, криков, пения,
лозунгов, транспарантов, фильмов, восковых чучел, барабанной дроби, визга труб, маршевого топота, лязга танковых гусениц, рева эскадрилий и орудийной пальбы, при заключительных судорогах всеобщего оргазма, когда ненависть дошла до такого кипения, что, попадись толпе те две тысячи евразийских военных преступников, которых предстояло публично
повесить в последний день мероприятий, их непременно растерзали бы, – в этот самый день
было объявлено, что Океания с Евразией не воюет. Война идет с Остазией. Евразия – союзник.
Ни о какой перемене, естественно, и речи не было. Просто стало известно – вдруг и
всюду разом, – что враг – Остазия, а не Евразия. Когда это произошло, Уинстон как раз
участвовал в демонстрации на одной из центральных площадей Лондона. Был уже вечер,
мертвенный свет прожекторов падал на белые лица и алые знамена. На площади столпилось несколько тысяч человек, среди них – примерно тысяча школьников, одной группой,
в форме разведчиков. С затянутой кумачом трибуны выступал оратор из внутренней партии – тощий человечек с необычайно длинными руками и большой лысой головой, на которой развевались отдельные мягкие прядки волос. Корчась от ненависти, карлик одной рукой
душил за шейку микрофон, а другая, громадная на костлявом запястье, угрожающе загребала воздух над головой. Металлический голос из репродукторов гремел о бесконечных
зверствах, бойнях, выселениях целых народов, грабежах, насилиях, пытках военнопленных,
бомбардировках мирного населения, пропагандистских вымыслах, наглых агрессиях, нарушенных договорах. Слушая его, через минуту не поверить, а через две не взбеситься было
почти невозможно. То и дело ярость в толпе перекипала через край и голос оратора тонул
в зверском реве, вырывавшемся из тысячи глоток. Свирепее всех кричали школьники. Речь
продолжалась уже минут двадцать, как вдруг на трибуну взбежал курьер и подсунул оратору бумажку. Тот развернул ее и прочел, не переставая говорить. Ничто не изменилось ни
в голосе его, ни в повадке, ни в содержании речи, но имена вдруг стали иными. Без всяких слов по толпе прокатилась волна понимания. Воюем с Остазией! В следующий миг возникла гигантская суматоха. Все плакаты и транспаранты на площади были неправильные!
На половине из них – совсем не те лица! Вредительство! Работа голдстейновских агентов!
Была бурная интерлюдия: со стен сдирали плакаты, рвали в клочья и топтали транспаранты.
Разведчики показывали чудеса ловкости, карабкаясь по крышам и срезая лозунги, трепетавшие между дымоходами. Через две-три минуты все было кончено. Оратор, еще державший

90 Джордж Оруэлл «1984»

за горло микрофон, продолжал речь без заминки, сутулясь и загребая воздух. Еще минута –
и толпа вновь разразилась первобытными криками злобы. Ненависть продолжалась как ни
в чем не бывало – только предмет стал другим.
Задним числом Уинстон поразился тому, как оратор сменил линию буквально на
полуфразе, не только не запнувшись, но даже не нарушив синтаксиса. Но сейчас ему было
не до этого. Как раз во время суматохи, когда срывали плакаты, кто-то тронул его за плечо
и произнес: «Прошу прощения, по-моему, вы обронили портфель». Он рассеянно принял
портфель и ничего не ответил. Он знал, что в ближайшие дни ему не удастся заглянуть в
портфель. Едва кончилась демонстрация, он пошел в министерство правды, хотя время было
– без чего-то двадцать три. Все сотрудники министерства поступили так же. Распоряжения
явиться на службу, которые уже неслись из телекранов, были излишни.
Океания воюет с Остазией: Океания всегда воевала с Остазией. Большая часть всей
политической литературы последних пяти лет устарела. Всякого рода сообщения и документы, книги, газеты, брошюры, фильмы, фонограммы, фотографии – все это следовало
молниеносно уточнить. Хотя указания на этот счет не было, стало известно, что руководители решили уничтожить в течение недели всякое упоминание о войне с Евразией и союзе
с Остазией. Работы было невпроворот, тем более что процедуры, с ней связанные, нельзя
было называть своими именами. В отделе документации трудились по восемнадцать часов
в сутки с двумя трехчасовыми перерывами для сна. Из подвалов принесли матрасы и разложили в коридорах; из столовой на тележках возили еду – бутерброды и кофе «Победа». К
каждому перерыву Уинстон старался очистить стол от работы, и каждый раз, когда он приползал обратно, со слипающимися глазами и ломотой во всем теле, его ждал новый сугроб
бумажных трубочек, почти заваливший речепис и даже осыпавшийся на пол; первым делом,
чтобы освободить место, он собирал их в более или менее аккуратную горку. Хуже всего,
что работа была отнюдь не механическая. Иногда достаточно было заменить одно имя другим; но всякое подробное сообщение требовало внимательности и фантазии. Чтобы только
перенести войну из одной части света в другую, и то нужны были немалые географические
познания.
На третий день глаза у него болели невыносимо, и каждые несколько минут приходилось протирать очки. Это напоминало какую-то непосильную физическую работу: ты как
будто и можешь от нее отказаться, но нервический азарт подхлестывает тебя и подхлестывает. Задумываться ему было некогда, но, кажется, его нисколько не тревожило то, что каждое слово, сказанное им в речепис, каждый росчерк чернильного карандаша – преднамеренная ложь. Как и все в отделе, он беспокоился только об одном – чтобы подделка была
безупречна. Утром шестого дня поток заданий стал иссякать. За полчаса на стол не выпало
ни одной трубочки; потом одна – и опять ничего. Примерно в то же время работа пошла
на спад повсюду. По отделу пронесся глубокий и, так сказать, затаенный вздох. Великий
негласный подвиг совершен. Ни один человек на свете документально не докажет, что война
с Евразией была. В 12.00 неожиданно объявили, что до завтрашнего утра сотрудники министерства свободны. С книгой в портфеле (во время работы он держал его между ног, а когда
спал – под собой) Уинстон пришел домой, побрился и едва не уснул в ванне, хотя вода была
чуть теплая. Сладостно хрустя суставами, он поднялся по лестнице в комнатку у мистера
Чаррингтона. Усталость не прошла, но спать уже не хотелось. Он распахнул окно, зажег
грязную керосинку и поставил воду для кофе. Джулия скоро придет, а пока – книга. Он сел в
засаленное кресло и расстегнул портфель. На самодельном черном переплете толстой книги
заглавия не было. Печать тоже оказалась слегка неровной. Страницы, обтрепанные по краям,
раскрывались легко – книга побывала во многих руках. На титульном листе значилось:
ЭММАНУЭЛЬ ГОЛДСТЕЙН
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА

91 Джордж Оруэлл «1984»

ОЛИГАРХИЧЕСКОГО КОЛЛЕКТИВИЗМА
Уинстон начал читать.
Глава 1
Незнание – сила
На протяжении всей зафиксированной истории и, по-видимому, с конца неолита в мире
были люди трех сортов: высшие, средние и низшие. Группы подразделялись самыми разными способами, носили всевозможные наименования, их численные пропорции, а также
взаимные отношения от века к веку менялись; но неизменной оставалась фундаментальная
структура общества. Даже после колоссальных потрясений и необратимых, казалось бы,
перемен структура эта восстанавливалась, подобно тому как восстанавливает свое положение гироскоп, куда бы его ни толкнули.
Цели этих трех групп совершенно несовместимы…
Уинстон прервал чтение – главным образом для того, чтобы еще раз почувствовать:
он читает, спокойно и с удобствами. Он был один: ни телекрана, ни уха у замочной скважины, ни нервного позыва оглянуться и прикрыть страницу рукой. Издалека тихо доносились крики детей; в самой же комнате – ни звука, только часы стрекотали, как сверчок. Он
уселся поглубже и положил ноги на каминную решетку. Вдруг, как бывает при чтении, когда
знаешь, что все равно книгу прочтешь и перечтешь от доски до доски, он раскрыл ее наугад
и попал на начало третьей главы. Он стал читать:
Глава 3
Война – это мир
Раскол мира на три сверхдержавы явился событием, которое могло быть предсказано
и было предсказано еще до середины XX века. После того как Россия поглотила Европу,
а Соединенные Штаты – Британскую империю, фактически сложились две из них. Третья,
Остазия, оформилась как единое целое лишь спустя десятилетие, наполненное беспорядочными войнами. Границы между сверхдержавами кое-где не установлены, кое-где сдвигаются в зависимости от военной фортуны, но в целом совпадают с естественными географическими рубежами. Евразия занимает всю северную часть Европейского и Азиатского
континентов, от Португалии до Берингова пролива. В Океанию входят обе Америки, атлантические острова, включая Британские, Австралазия и Юг Африки. Остазия, наименьшая
из трех и с не вполне установившейся западной границей, включает в себя Китай, страны к
югу от него, Японские острова и большие, но не постоянные части Маньчжурии, Монголии
и Тибета.
В том или ином сочетании три сверхдержавы постоянно ведут войну, которая длится
уже двадцать пять лет. Война, однако, уже не то отчаянное, смертельное противоборство,
каким она была в первой половине XX века. Это военные действия с ограниченными целями,
причем противники не в состоянии уничтожить друг друга, материально в войне не заинтересованы и не противостоят друг другу идеологически. Но неверно думать, что методы
ведения войны и преобладающее отношение к ней стали менее жестокими и кровавыми.
Напротив, во всех странах военная истерия имеет всеобщий и постоянный характер, а такие
акты, как насилие, мародерство, убийство детей, обращение всех жителей в рабство, репрессии против пленных, доходящие до варки или погребения живьем, считаются нормой и
даже доблестью – если совершены своей стороной, а не противником. Но физически войной
занята малая часть населения – в основном хорошо обученные профессионалы, и людские

92 Джордж Оруэлл «1984»

потери сравнительно невелики. Бои – когда бои идут – развертываются на отдаленных границах, о местоположении которых рядовой гражданин может только гадать, или вокруг плавающих крепостей, которые контролируют морские коммуникации. В центрах цивилизации
война дает о себе знать лишь постоянной нехваткой потребительских товаров да от случая к
случаю – взрывом ракеты, уносящим порой несколько десятков жизней. Война, в сущности,
изменила свой характер. Точнее, вышли на первый план прежде второстепенные причины
войны. Мотивы, присутствовавшие до некоторой степени в больших войнах начала XX века,
стали доминировать, их осознали и ими руководствуются.
Дабы понять природу нынешней войны – а, несмотря на перегруппировки, происходящие раз в несколько лет, это все время одна и та же война, – надо прежде всего усвоить,
что она никогда не станет решающей. Ни одна из трех сверхдержав не может быть завоевана
даже объединенными армиями двух других. Силы их слишком равны, и естественный оборонный потенциал неисчерпаем. Евразия защищена своими необозримыми пространствами,
Океания – шириной Атлантического и Тихого океанов, Остазия – плодовитостью и трудолюбием ее населения. Кроме того, в материальном смысле сражаться больше не за что. С
образованием самодостаточных экономических систем борьба за рынки – главная причина
прошлых войн – прекратилась, соперничество из-за сырьевых баз перестало быть жизненно
важным. Каждая из трех держав настолько огромна, что может добыть почти все нужное
сырье на своей территории. А если уж говорить о чисто экономических целях войны, то
это война за рабочую силу. Между границами сверхдержав, не принадлежа ни одной из них
постоянно, располагается неправильный четырехугольник с вершинами в Танжере, Браззавиле, Дарвине и Гонконге, в нем проживает примерно одна пятая населения Земли. За обладание этими густонаселенными областями, а также арктической ледяной шапкой и борются
постоянно три державы. Фактически ни одна из них никогда полностью не контролировала
спорную территорию. Части ее постоянно переходят из рук в руки; возможность захватить ту
или иную часть внезапным предательским маневром как раз и диктует бесконечную смену
партнеров.
Все спорные земли располагают важными минеральными ресурсами, а некоторые производят ценные растительные продукты, как, например, каучук, который в холодных странах
приходится синтезировать, причем сравнительно дорогими способами. Но самое главное,
они располагают неограниченным резервом дешевой рабочей силы. Тот, кто захватывает
Экваториальную Африку, или страны Ближнего Востока, или индонезийский архипелаг,
приобретает сотни миллионов практически даровых рабочих рук. Население этих районов,
более или менее открыто низведенное до состояния рабства, беспрерывно переходит из-под
власти одного оккупанта под власть другого и лихорадочно расходуется ими, подобно углю и
нефти, чтобы произвести больше оружия, чтобы захватить больше территории, чтобы получить больше рабочей силы, чтобы произвести больше оружия – и так до бесконечности. Надо
отметить, что боевые действия ведутся в основном лишь на окраинах спорных территорий.
Рубежи Евразии перемещаются взад и вперед между Конго и северным побережьем Средиземного моря; острова в Индийском и Тихом океанах захватывает то Океания, то Остазия; в
Монголии линия раздела между Евразией и Остазией непостоянна; в Арктике все три державы претендуют на громадные территории – по большей части незаселенные и неисследованные; однако приблизительное равновесие сил всегда сохраняется, и метрополии всегда
неприступны. Больше того, мировой экономике, по существу, не нужна рабочая сила эксплуатируемых тропических стран. Они ничем не обогащают мир, ибо все, что там производится, идет на войну, а задача войны – подготовить лучшую позицию для новой войны.
Своим рабским трудом эти страны просто позволяют наращивать темп непрерывной войны.
Но если бы их не было, структура мирового сообщества и процессы, ее поддерживающие,
существенно не изменились бы.

93 Джордж Оруэлл «1984»

Главная цель современной войны (в соответствии с принципом двоемыслия эта цель
одновременно признается и не признается руководящей головкой внутренней партии) –
израсходовать продукцию машины, не повышая общего уровня жизни. Вопрос, как быть с
излишками потребительских товаров в индустриальном обществе, подспудно назрел еще в
конце XIX века. Ныне, когда мало кто даже ест досыта, вопрос этот, очевидно, не стоит;
возможно, он не встал бы даже в том случае, если бы не действовали искусственные процессы разрушения. Сегодняшний мир – скудное, голодное, запущенное место по сравнению
с миром, существовавшим до 1914 года, а тем более если сравнивать его с безоблачным
будущим, которое воображали люди той поры. В начале XX века мечта о будущем обществе,
невероятно богатом, с обилием досуга, упорядоченном, эффективном – о сияющем антисептическом мире из стекла, стали и снежно-белого бетона – жила в сознании чуть ли не каждого грамотного человека. Наука и техника развивались с удивительной быстротой, и естественно было предположить, что так они и будут развиваться. Этого не произошло – отчасти
из-за обнищания, вызванного длинной чередой войн и революций, отчасти из-за того, что
научно-технический прогресс основывался на эмпирическом мышлении, которое не могло
уцелеть в жестко регламентированном обществе. В целом мир сегодня примитивнее, чем
пятьдесят лет назад. Развились некоторые отсталые области, созданы разнообразные новые
устройства – правда, так или иначе связанные с войной и полицейской слежкой, – но эксперимент и изобретательство в основном отмерли, и разруха, вызванная атомной войной
50-х годов, полностью не ликвидирована. Тем не менее опасности, которые несет с собой
машина, никуда не делись. С того момента, когда машина заявила о себе, всем мыслящим
людям стало ясно, что исчезла необходимость в черной работе – а значит, и главная предпосылка человеческого неравенства. Если бы машину направленно использовали для этой
цели, то через несколько поколений было бы покончено и с голодом, и с изнурительным
трудом, и с грязью, и с неграмотностью, и с болезнями. Да и не будучи употреблена для этой
цели, а, так сказать, стихийным порядком – производя блага, которые иногда невозможно
было распределить, – машина за пять десятков лет в конце XIX века и начале XX разительно
подняла жизненный уровень обыкновенного человека.
Но так же ясно было и то, что общий рост благосостояния угрожает иерархическому
обществу гибелью, а в каком-то смысле и есть уже его гибель. В мире, где рабочий день
короток, где каждый сыт и живет в доме с ванной и холодильником, владеет автомобилем
или даже самолетом, самая очевидная, а быть может, и самая важная форма неравенства уже
исчезла. Став всеобщим, богатство перестает порождать различия. Можно, конечно, вообразить общество, где блага, в смысле личной собственности и удовольствий, будут распределены поровну, а власть останется у маленькой привилегированной касты. Но на деле такое
общество не может долго быть устойчивым. Ибо если обеспеченностью и досугом смогут
наслаждаться все, то громадная масса людей, отупевших от нищеты, станет грамотной и
научится думать самостоятельно; после чего эти люди рано или поздно поймут, что привилегированное меньшинство не выполняет никакой функции, и выбросят его. В конечном счете
иерархическое общество зиждется только на нищете и невежестве. Вернуться к сельскому
образу жизни, как мечтали некоторые мыслители в начале XX века, – выход нереальный. Он
противоречит стремлению к индустриализации, которое почти повсеместно стало квазиинстинктом; кроме того, индустриально отсталая страна беспомощна в военном отношении и
прямо или косвенно попадет в подчинение к более развитым соперникам.
Не оправдал себя и другой способ: держать массы в нищете, ограничив производство
товаров. Это уже отчасти наблюдалось на конечной стадии капитализма – приблизительно
между 1920 и 1940 годами. В экономике многих стран был допущен застой, земли не возделывались, оборудование не обновлялось, большие группы населения были лишены работы
и кое-как поддерживали жизнь за счет государственной благотворительности. Но это также

94 Джордж Оруэлл «1984»

ослабляло военную мощь, и, поскольку лишения явно не были вызваны необходимостью,
неизбежно возникала оппозиция. Задача состояла в том, чтобы промышленность работала на
полных оборотах, не увеличивая количество материальных ценностей в мире. Товары надо
производить, но не надо распределять. На практике единственный путь к этому – непрерывная война.
Сущность войны – уничтожение не только человеческих жизней, но и плодов человеческого труда. Война – это способ разбивать вдребезги, распылять в стратосфере, топить
в морской пучине материалы, которые могли бы улучшить народу жизнь и тем самым в
конечном счете сделать его разумнее. Даже когда оружие не уничтожается на поле боя, производство его – удобный способ истратить человеческий труд и не произвести ничего для
потребления. Плавающая крепость, например, поглотила столько труда, сколько пошло бы
на строительство нескольких сот грузовых судов. В конце концов она устаревает, идет на
лом, не принеся никому материальной пользы, и вновь с громадными трудами строится
другая плавающая крепость. Теоретически военные усилия всегда планируются так, чтобы
поглотить все излишки, которые могли бы остаться после того, как будут удовлетворены
минимальные нужды населения. Практически нужды населения всегда недооцениваются,
и в результате – хроническая нехватка предметов первой необходимости; но она считается
полезной. Это обдуманная политика: держать даже привилегированные слои на грани лишений, ибо общая скудость повышает значение мелких привилегий и тем увеличивает различия между одной группой и другой. По меркам начала XX века даже член внутренней партии ведет аскетическую и многотрудную жизнь. Однако немногие преимущества, которые
ему даны, – большая, хорошо оборудованная квартира, одежда из лучшей ткани, лучшего
качества пища, табак и напитки, два или три слуги, персональный автомобиль или вертолет – пропастью отделяют его от члена внешней партии, а тот, в свою очередь, имеет такие
же преимущества перед беднейшей массой, которую мы именуем «пролы». Это социальная атмосфера осажденного города, где разница между богатством и нищетой заключается
в обладании куском конины. Одновременно благодаря ощущению войны, а следовательно,
опасности передача всей власти маленькой верхушке представляется естественным, необходимым условием выживания.
Война, как нетрудно видеть, не только осуществляет нужные разрушения, но и осуществляет их психологически приемлемым способом. В принципе было бы очень просто
израсходовать избыточный труд на возведение храмов и пирамид, рытье ям, а затем их
засыпку или даже на производство огромного количества товаров, с тем чтобы после предавать их огню. Однако так мы создадим только экономическую, а не эмоциональную базу
иерархического общества. Дело тут не в моральном состоянии масс – их настроения роли не
играют, покуда массы приставлены к работе, – а в моральном состоянии самой партии. От
любого, пусть самого незаметного члена партии требуются знание дела, трудолюбие и даже
ум в узких пределах, но так же необходимо, чтобы он был невопрошающим невежественным фанатиком и в душе его господствовали страх, ненависть, слепое поклонение и оргиастический восторг. Другими словами, его ментальность должна соответствовать состоянию
войны. Не важно, идет ли война на самом деле, и, поскольку решительной победы быть не
может, не важно, хорошо идут дела на фронте или худо. Нужно одно: находиться в состоянии войны. Осведомительство, которого партия требует от своих членов и которого легче
добиться в атмосфере войны, приняло всеобщий характер, но чем выше люди по положению, тем активнее оно проявляется. Именно во внутренней партии сильнее всего военная
истерия и ненависть к врагу. Как администратор, член внутренней партии нередко должен
знать, что та или иная военная сводка не соответствует истине, нередко ему известно, что вся
война – фальшивка и либо вообще не ведется, либо ведется совсем не с той целью, которую
декларируют; но такое знание легко нейтрализуется методом двоемыслия. При всем этом ни

95 Джордж Оруэлл «1984»

в одном члене внутренней партии не пошатнется мистическая вера в то, что война – настоящая, кончится победоносно и Океания станет безраздельной хозяйкой земного шара.
Для всех членов внутренней партии эта грядущая победа – догмат веры. Достигнута
она будет либо постепенным расширением территории, что обеспечит подавляющее превосходство в силе, либо благодаря какому-то новому, неотразимому оружию. Поиски нового
оружия продолжаются постоянно, и это одна из немногих областей, где еще может найти
себе применение изобретательный и теоретический ум. Ныне в Океании наука в прежнем
смысле почти перестала существовать. На новоязе нет слова «наука». Эмпирический метод
мышления, на котором основаны все научные достижения прошлого, противоречит коренным принципам ангсоца. И даже технический прогресс происходит только там, где результаты его можно как-то использовать для сокращения человеческой свободы. В полезных
ремеслах мир либо стоит на месте, либо движется вспять. Поля пашут конным плугом, а
книги сочиняют на машинах. Но в жизненно важных областях, то есть в военной и полицейско-сыскной, эмпирический метод поощряют или по крайней мере терпят. У партии две
цели: завоевать весь земной шар и навсегда уничтожить возможность независимой мысли.
Поэтому она озабочена двумя проблемами. Первая – как вопреки желанию человека узнать,
что он думает, и вторая – как за несколько секунд, без предупреждения, убить несколько сот
миллионов человек. Таковы суть предметы, которыми занимается оставшаяся наука. Сегодняшний ученый – это либо гибрид психолога и инквизитора, дотошно исследующий характер мимики, жестов, интонаций и испытывающий действие медикаментов, шоковых процедур, гипноза и пыток в целях извлечения правды из человека; либо это химик, физик,
биолог, занятый исключительно такими отраслями своей науки, которые связаны с умерщвлением. В громадных лабораториях министерства мира и на опытных полигонах, скрытых в бразильских джунглях, австралийской пустыне, на уединенных островах Антарктики,
неутомимо трудятся научные коллективы. Одни планируют материально-техническое обеспечение будущих войн, другие разрабатывают все более мощные ракеты, все более сильные взрывчатые вещества, все более прочную броню; третьи изобретают новые смертоносные газы или растворимые яды, которые можно будет производить в таких количествах,
чтобы уничтожить растительность на целом континенте, или новые виды микробов, неуязвимые для антител; четвертые пытаются сконструировать транспортное средство, которое
сможет прошивать землю, как подводная лодка – морскую толщу, или самолет, не привязанный к аэродромам и авианосцам; пятые изучают совсем фантастические идеи наподобие
того, чтобы фокусировать солнечные лучи линзами в космическом пространстве или провоцировать землетрясения путем проникновения к раскаленному ядру Земли.
Ни один из этих проектов так и не приблизился к осуществлению, и ни одна из трех
сверхдержав решительного преимущества никогда не достигала. Но самое удивительное:
все три уже обладают атомной бомбой – оружием гораздо более мощным, чем то, что могли
бы дать нынешние разработки. Хотя партия, как заведено, приписывает это изобретение
себе, бомбы появились еще в 40-х годах и впервые были применены массированно лет десять
спустя. Тогда на промышленные центры – главным образом в европейской России, Западной
Европе и Северной Америке – были сброшены сотни бомб. В результате правящие группы
всех стран убедились: еще несколько бомб – и конец организованному обществу, а следовательно, их власти. После этого, хотя никакого официального соглашения не было даже
в проекте, атомные бомбардировки прекратились. Все три державы продолжают лишь производить и накапливать атомные бомбы в расчете на то, что рано или поздно представится
удобный случай, когда они смогут решить войну в свою пользу. В целом же последние тридцать – сорок лет военное искусство топчется на месте. Шире стали использоваться вертолеты; бомбардировщики по большей части вытеснены беспилотными снарядами, боевые
корабли с их невысокой живучестью уступили место почти непотопляемым плавающим кре-

96 Джордж Оруэлл «1984»

постям; в остальном боевая техника изменилась мало. Так, подводная лодка, пулемет, даже
винтовка и ручная граната по-прежнему в ходу. И, несмотря на бесконечные сообщения о
кровопролитных боях в прессе и по телекранам, грандиозные сражения прошлых войн, когда
за несколько недель гибли сотни тысяч и даже миллионы, уже не повторяются.
Все три сверхдержавы никогда не предпринимают маневров, чреватых риском тяжелого поражения. Если и осуществляется крупная операция, то, как правило, это – внезапное нападение на союзника. Все три державы следуют – или уверяют себя, что следуют, –
одной стратегии. Идея ее в том, чтобы посредством боевых действий, переговоров и своевременных изменнических ходов полностью окружить противника кольцом военных баз,
заключить с ним пакт о дружбе и сколько-то лет поддерживать мир, дабы усыпить всякие
подозрения. Тем временем во всех стратегических пунктах можно смонтировать ракеты с
атомными боевыми частями и наконец нанести массированный удар, столь разрушительный, что противник лишится возможности ответного удара. Тогда можно будет подписать
договор о дружбе с третьей мировой державой и готовиться к новому нападению. Излишне
говорить, что план этот – всего лишь греза, он неосуществим. Да и бои если ведутся, то
лишь вблизи спорных областей у экватора и у полюса; вторжения на территорию противника
не было никогда. Этим объясняется и неопределенность некоторых границ между сверхдержавами. Евразии, например, нетрудно было бы захватить Британские острова, географически принадлежащие Европе; с другой стороны, и Океания могла бы отодвинуть свои
границы к Рейну и даже Висле. Но тогда был бы нарушен принцип, хотя и не провозглашенный, но соблюдаемый всеми сторонами, – принцип культурной целостности. Если Океания завоюет области, прежде называвшиеся Францией и Германией, то возникнет необходимость либо истребить жителей, что физически трудноосуществимо, либо ассимилировать
стомиллионный народ, в техническом отношении находящийся примерно на том же уровне
развития, что и Океания. Перед всеми тремя державами стоит одна и та же проблема. Их
устройство, безусловно, требует, чтобы контактов с иностранцами не было – за исключением
военнопленных и цветных рабов, да и то в ограниченной степени. С глубочайшим подозрением смотрят даже на официального (в данную минуту) союзника. Если не считать пленных, гражданин Океании никогда не видит граждан Евразии и Остазии, и знать иностранные
языки ему запрещено. Если разрешить ему контакт с иностранцами, он обнаружит, что это
такие же люди, как он, а рассказы о них – по большей части ложь. Закупоренный мир, где он
обитает, раскроется, и страх, ненависть, убежденность в своей правоте, которыми жив его
гражданский дух, могут испариться. Поэтому все три стороны понимают, что, как бы часто
ни переходили из рук в руки Персия и Египет, Ява и Цейлон, основные границы не должно
пересекать ничто, кроме ракет.
Под этим скрывается факт, никогда не обсуждаемый вслух, но молчаливо признаваемый и учитываемый при любых действиях, а именно: условия жизни во всех трех державах
весьма схожи. В Океании государственное учение именуется ангсоцем, в Евразии – необольшевизмом, а в Остазии его называют китайским словом, которое обычно переводится как
«культ смерти», но лучше, пожалуй, передало бы его смысл «стирание личности». Гражданину Океании не дозволено что-либо знать о догмах двух других учений, но он привык проклинать их как варварское надругательство над моралью и здравым смыслом. На самом деле
эти три идеологии почти неразличимы, а общественные системы, на них основанные, неразличимы совсем. Везде та же пирамидальная структура, тот же культ полубога-вождя, та же
экономика, живущая постоянной войной и для войны. Отсюда следует, что три державы не
только не могут покорить одна другую, но и не получили бы от этого никакой выгоды. Напротив, покуда они враждуют, они подпирают друг друга, подобно трем снопам. И как всегда,
правящие группы трех стран и сознают и одновременно не сознают, что делают. Они посвятили себя завоеванию мира, но вместе с тем понимают, что война должна длиться постоянно,

97 Джордж Оруэлл «1984»

без победы. А благодаря тому, что опасность быть покоренным государству не грозит, становится возможным отрицание действительности – характерная черта и ангсоца и конкурирующих учений. Здесь надо повторить сказанное ранее: став постоянной, война изменила
свой характер.
В прошлом война, можно сказать, по определению, была чем-то, что рано или поздно
кончалось – как правило, несомненной победой или поражением. Кроме того, в прошлом
война была одним из главных инструментов, не дававших обществу оторваться от физической действительности. Во все времена все правители пытались навязать подданным ложные представления о действительности; но иллюзий, подрывающих военную силу, они позволить себе не могли. Покуда поражение влечет за собой потерю независимости или какойто другой результат, считающийся нежелательным, поражения надо остерегаться самым
серьезным образом. Нельзя игнорировать физические факты. В философии, в религии, в
этике, в политике дважды два может равняться пяти, но, если вы конструируете пушку или
самолет, дважды два должно быть четыре. Недееспособное государство раньше или позже
будет побеждено, а дееспособность не может опираться на иллюзии. Кроме того, чтобы быть
дееспособным, необходимо умение учиться на уроках прошлого, а для этого надо более или
менее точно знать, что происходило в прошлом. Газеты и книги по истории, конечно, всегда
страдали пристрастностью и предвзятостью, но фальсификация в сегодняшних масштабах
прежде была бы невозможна. Война всегда была стражем здравого рассудка, и, если говорить о правящих классах, вероятно, главным стражем. Пока войну можно было выиграть
или проиграть, никакой правящий класс не имел права вести себя совсем безответственно.
Но когда война становится буквально бесконечной, она перестает быть опасной. Когда
война бесконечна, такого понятия, как военная необходимость, нет. Технический прогресс
может прекратиться, можно игнорировать и отрицать самые очевидные факты. Как мы уже
видели, исследования, называемые научными, еще ведутся в военных целях, но, по существу, это своего рода мечтания, и никого не смущает, что они безрезультатны. Дееспособность и даже боеспособность больше не нужны. В Океании все плохо действует, кроме полиции мыслей. Поскольку сверхдержавы непобедимы, каждая представляет собой отдельную
вселенную, где можно предаваться почти любому умственному извращению. Действительность оказывает давление только через обиходную жизнь: надо есть и пить, надо иметь кров
и одеваться, нельзя глотать ядовитые вещества, выходить через окно на верхнем этаже и так
далее. Между жизнью и смертью, между физическим удовольствием и физической болью
разница все-таки есть – но и только. Отрезанный от внешнего мира и от прошлого, гражданин Океании, подобно человеку в межзвездном пространстве, не знает, где верх, где низ.
Правители такого государства обладают абсолютной властью, какой не было ни у цезарей,
ни у фараонов. Они не должны допустить, чтобы их подопечные мерли от голода в чрезмерных количествах, когда это уже представляет известные неудобства, они должны поддерживать военную технику на одном невысоком уровне; но, коль скоро этот минимум выполнен,
они могут извращать действительность так, как им заблагорассудится.
Таким образом, война, если подходить к ней с мерками прошлых войн, – мошенничество. Она напоминает схватки некоторых жвачных животных, чьи рога растут под таким
углом, что они не способны ранить друг друга. Но хотя война нереальна, она не бессмысленна. Она пожирает излишки благ и позволяет поддерживать особую душевную атмосферу,
в которой нуждается иерархическое общество. Ныне, как нетрудно видеть, война – дело
чисто внутреннее. В прошлом правители всех стран, хотя и понимали порой общность своих
интересов, а потому ограничивали разрушительность войн, воевали все-таки друг с другом,
и победитель грабил побежденного. В наши дни они друг с другом не воюют. Войну ведет
правящая группа против своих подданных, и цель войны – не избежать захвата своей территории, а сохранить общественный строй. Поэтому само слово «война» вводит в заблужде-

98 Джордж Оруэлл «1984»

ние. Мы, вероятно, не погрешим против истины, если скажем, что, сделавшись постоянной,
война перестала быть войной. То особое давление, которое она оказывала на человечество
со времен неолита и до начала XX века, исчезло и сменилось чем-то совсем другим. Если бы
три державы не воевали, а согласились вечно жить в мире и каждая оставалась бы неприкосновенной в своих границах, результат был бы тот же самый. Каждая была бы замкнутой
вселенной, навсегда избавленной от отрезвляющего влияния внешней опасности. Постоянный мир был бы то же самое, что постоянная война. Вот в чем глубинный смысл – хотя
большинство членов партии понимают его поверхностно – партийного лозунга ВОЙНА –
ЭТО МИР.
Уинстон перестал читать. Послышался гром – где-то вдалеке разорвалась ракета. Блаженное чувство – один с запретной книгой, в комнате без телекрана – не проходило. Одиночество и покой он ощущал физически, так же как усталость в теле, мягкость кресла, ветерок из окна, дышавший в щеку. Книга завораживала его, а вернее, укрепляла. В каком-то
смысле книга не сообщила ему ничего нового – но в этом-то и заключалась ее прелесть.
Она говорила то, что он сам бы мог сказать, если бы сумел привести в порядок отрывочные
мысли. Она была произведением ума, похожего на его ум, только гораздо более сильного,
более систематического и не изъязвленного страхом. Лучшие книги, понял он, говорят тебе
то, что ты уже сам знаешь. Он хотел вернуться к первой главе, но тут услышал на лестнице
шаги Джулии и встал, чтобы ее встретить. Она уронила на пол коричневую сумку с инструментами и бросилась ему на шею. Они не виделись больше недели.
– Книга у меня, – объявил Уинстон, когда они отпустили друг друга.
– Да, уже? Хорошо, – сказала она без особого интереса и тут же стала на колени у
керосинки, чтобы сварить кофе.
К разговору о книге они вернулись после того, как полчаса провели в постели. Вечер
был нежаркий, и они натянули на себя одеяло. Снизу доносилось привычное пение и шарканье ботинок по каменным плитам. Могучая краснорукая женщина, которую Уинстон увидел
здесь еще в первый раз, будто и не уходила со двора. Не было такого дня и часа, когда бы она
не шагала взад-вперед между корытом и веревкой, то затыкая себя прищепками для белья,
то снова разражаясь зычной песней. Джулия перевернулась на бок и совсем уже засыпала.
Он поднял книгу, лежавшую на полу, и сел к изголовью.
– Нам надо ее прочесть, – сказал он. – Тебе тоже. Все, кто в Братстве, должны ее прочесть.
– Ты читай, – отозвалась она с закрытыми глазами. – Вслух. Так лучше. По дороге
будешь мне все объяснять.
Часы показывали шесть, то есть 18. Оставалось еще часа три-четыре. Он положил
книгу на колени и начал читать:
Глава 1
Незнание – сила
На протяжении всей зафиксированной истории и, по-видимому, с конца неолита в мире
были люди трех сортов: высшие, средние и низшие. Группы подразделялись самыми разными способами, носили всевозможные наименования, их численные пропорции, а также
взаимные отношения от века к веку менялись; но неизменной оставалась фундаментальная
структура общества. Даже после колоссальных потрясений и необратимых, казалось бы,
перемен структура эта восстанавливалась, подобно тому как восстанавливает свое положение гироскоп, куда бы его ни толкнули.

99 Джордж Оруэлл «1984»

– Джулия, не спишь? – спросил Уинстон.
– Нет, милый, я слушаю. Читай. Это чудесно.
Он продолжал:
Цели этих трех групп совершенно несовместимы. Цель высших – остаться там, где они
есть. Цель средних – поменяться местами с высшими, цель низших – когда у них есть цель,
ибо для низших то и характерно, что они задавлены тяжким трудом и лишь от случая к случаю направляют взгляд за пределы повседневной жизни, – отменить все различия и создать
общество, где все люди должны быть равны. Таким образом, на протяжении всей истории
вновь и вновь вспыхивает борьба, в общих чертах всегда одинаковая. Долгое время высшие
как будто бы прочно удерживают власть, но рано или поздно наступает момент, когда они
теряют либо веру в себя, либо способность управлять эффективно, либо то и другое. Тогда
их свергают средние, которые привлекли низших на свою сторону тем, что разыгрывали
роль борцов за свободу и справедливость. Достигнув своей цели, они сталкивают низших
в прежнее рабское положение и сами становятся высшими. Тем временем новые средние
отслаиваются от одной из двух других групп или от обеих, и борьба начинается сызнова. Из
трех групп только низшим никогда не удается достичь своих целей, даже на время. Было бы
преувеличением сказать, что история не сопровождалась материальным прогрессом. Даже
сегодня, в период упадка, обыкновенный человек материально живет лучше, чем несколько
веков назад. Но никакой рост благосостояния, никакое смягчение нравов, никакие революции и реформы не приблизили человеческое равенство ни на миллиметр. С точки зрения
низших, все исторические перемены значили немногим больше, чем смена хозяев.
К концу XIX века для многих наблюдателей стала очевидной повторяемость этой
схемы. Тогда возникли учения, толкующие историю как циклический процесс и доказывающие, что неравенство есть неизменный закон человеческой жизни. У этой доктрины,
конечно, и раньше были приверженцы, но теперь она преподносилась существенно иначе.
Необходимость иерархического строя прежде была доктриной высших. Ее проповедовали
короли и аристократы, а также паразитировавшие на них священники, юристы и прочие, и
смягчали обещаниями награды в воображаемом загробном мире. Средние, пока боролись
за власть, всегда прибегали к помощи таких слов, как свобода, справедливость и братство.
Теперь же на идею человеческого братства ополчились люди, которые еще не располагали
властью, а только надеялись вскоре ее захватить. Прежде средние устраивали революции под
знаменем равенства и, свергнув старую тиранию, немедленно устанавливали новую. Теперь
средние фактически провозгласили свою тиранию заранее. Социализм – теория, которая возникла в начале XIX века и явилась последним звеном в идейной традиции, ведущей начало
от восстаний рабов в древности, – был еще весь пропитан утопическими идеями прошлых
веков. Однако все варианты социализма, появлявшиеся после 1900 года, более или менее
открыто отказывались считать своей целью равенство и братство. Новые движения, возникшие в середине века – ангсоц в Океании, необольшевизм в Евразии и культ смерти, как его
принято называть, в Остазии, – ставили себе целью увековечение несвободы и неравенства.
Эти новые движения родились, конечно, из прежних, сохранили их названия и на словах
оставались верными их идеологии, но целью их было в нужный момент остановить развитие и заморозить историю. Известный маятник должен качнуться еще раз – и застыть. Как
обычно, высшие будут свергнуты средними, и те сами станут высшими; но на этот раз благодаря продуманной стратегии высшие сохранят свое положение навсегда.
Возникновение этих новых доктрин отчасти объясняется накоплением исторических
знаний и ростом исторического мышления, до XIX века находившегося в зачаточном состоянии. Циклический ход истории стал понятен или представился понятным, а раз он понятен, значит, на него можно воздействовать. Но основная, глубинная предпосылка заклю-

100 Джордж Оруэлл «1984»

чалась в том, что уже в начале XX века равенство людей стало технически осуществимо.
Верно, разумеется, что люди по-прежнему не были равны в отношении природных талантов и разделение функций ставило бы одного человека в более благоприятное положение,
чем другого; отпала, однако, нужда в классовых различиях и в большом материальном неравенстве. В прошлые века классовые различия были не только неизбежны, но и желательны.
За цивилизацию пришлось платить неравенством. Но с развитием машинного производства ситуация изменилась. Хотя люди по-прежнему должны были выполнять неодинаковые
работы, исчезла необходимость в том, чтобы они стояли на разных социальных и экономических уровнях. Поэтому, с точки зрения новых групп, готовившихся захватить власть,
равенство людей стало уже не идеалом, к которому надо стремиться, а опасностью, которую
надо предотвратить. В более примитивные времена, когда справедливое и мирное общество
нельзя было построить, в него легко было верить. Человека тысячелетиями преследовала
мечта о земном рае, где люди будут жить по-братски, без законов и без тяжкого труда. Видение это влияло даже на те группы, которые выигрывали от исторических перемен. Наследники английской, французской и американской революций отчасти верили в собственные
фразы о правах человека, о свободе слова, о равенстве перед законом и т. п. и до некоторой степени даже подчиняли им свое поведение. Но к четвертому десятилетию XX века все
основные течения политической мысли были уже авторитарными. В земном рае разуверились именно тогда, когда он стал осуществим. Каждая новая политическая теория, как бы
она ни именовалась, звала назад, к иерархии и регламентации. И в соответствии с общим
ужесточением взглядов, обозначившимся примерно к 1930 году, возродились давно (иногда
сотни лет назад) оставленные обычаи – тюремное заключение без суда, рабский труд военнопленных, публичные казни, пытки, чтобы добиться признания, взятие заложников, выселение целых народов; мало того: их терпели и даже оправдывали люди, считавшие себя просвещенными и прогрессивными.
Должно было пройти еще десятилетие, полное войн, гражданских войн, революций и
контрреволюций, чтобы ангсоц и его конкуренты оформились как законченные политические теории. Но у них были провозвестники – разные системы, возникшие ранее в этом же
веке и в совокупности именуемые тоталитарными; давно были ясны и очертания мира, который родится из наличного хаоса. Кому предстоит править этим миром, было столь же ясно.
Новая аристократия составилась в основном из бюрократов, ученых, инженеров, профсоюзных руководителей, специалистов по обработке общественного мнения, социологов, преподавателей и профессиональных политиков. Этих людей, по происхождению служащих,
и верхний слой рабочего класса сформировал и свел вместе выхолощенный мир монополистической промышленности и централизованной власти. По сравнению с аналогичными
группами прошлых веков они были менее алчны, менее склонны к роскоши, зато сильнее
жаждали чистой власти, а самое главное, отчетливее сознавали, что они делают, и настойчивее стремились сокрушить оппозицию. Это последнее отличие оказалось решающим. Рядом
с тем, что существует сегодня, все тирании прошлого выглядят нерешительными и расхлябанными. Правящие группы всегда были более или менее заражены либеральными идеями,
всюду оставляли люфт, реагировали только на явные действия и не интересовались тем, что
думают их подданные. По сегодняшним меркам даже католическая церковь средневековья
была терпимой. Объясняется это отчасти тем, что прежде правительства не могли держать
граждан под постоянным надзором. Когда изобрели печать, стало легче управлять общественным мнением; радио и кино позволили шагнуть в этом направлении еще дальше. А
с развитием телевизионной техники, когда стало возможно вести прием и передачу одним
аппаратом, частной жизни пришел конец. Каждого гражданина, по крайней мере каждого,
кто по своей значительности заслуживает слежки, можно круглые сутки держать под полицейским наблюдением и круглые сутки питать официальной пропагандой, перекрыв все

101 Джордж Оруэлл «1984»

остальные каналы связи. Впервые появилась возможность добиться не только полного подчинения воле государства, но и полного единства мнений по всем вопросам.
После революционного периода 50 – 60-х годов общество, как всегда, расслоилось на
высших, средних и низших. Но новые высшие в отличие от своих предшественников действовали не по наитию: они знали, что надо делать, дабы сохранить свое положение. Давно
стало понятно, что единственная надежная основа для олигархии – коллективизм. Богатство
и привилегии легче всего защитить, когда ими владеют сообща. Так называемая отмена частной собственности, осуществленная в середине века, на самом деле означала сосредоточение собственности в руках у гораздо более узкой группы – но с той разницей, что теперь
собственницей была группа, а не масса индивидуумов. Индивидуально ни один член партии не владеет ничем, кроме небольшого личного имущества. Коллективно партия владеет
в Океании всем, потому что она всем управляет и распоряжается продуктами так, как считает нужным. В годы после революции она смогла занять господствующее положение почти
беспрепятственно потому, что процесс шел под флагом коллективизации. Считалось, что,
если класс капиталистов лишить собственности, наступит социализм; и капиталистов, несомненно, лишили собственности. У них отняли все – заводы, шахты, землю, дома, транспорт; а раз все это перестало быть частной собственностью, значит, стало общественной
собственностью. Ангсоц, выросший из старого социалистического движения и унаследовавший его фразеологию, в самом деле выполнил главный пункт социалистической программы
– с результатом, который он предвидел и к которому стремился: экономическое неравенство
было закреплено навсегда.
Но проблемы увековечения иерархического общества этим не исчерпываются. Правящая группа теряет власть по четырем причинам. Либо ее победил внешний враг, либо она
правила так неумело, что массы поднимают восстание, либо она позволила образоваться
сильной и недовольной группе средних, либо потеряла уверенность в себе и желание править. Причины эти не изолированные; обычно в той или иной степени сказываются все
четыре. Правящий класс, который сможет предохраниться от них, удержит власть навсегда.
В конечном счете решающим фактором является психическое состояние самого правящего
класса.
В середине нынешнего века первая опасность фактически исчезла. Три державы, поделившие мир, по сути дела, непобедимы и ослабеть могут только за счет медленных демографических изменений; однако правительству с большими полномочиями легко их предотвратить. Вторая опасность тоже всего лишь теоретическая. Массы никогда не восстают сами
по себе и никогда не восстают только потому, что они угнетены. Больше того, они даже не
сознают, что угнетены, пока им не дали возможности сравнивать. В повторявшихся экономических кризисах прошлого не было никакой нужды, и теперь их не допускают; могут происходить и происходят другие, столь же крупные неурядицы, но политических последствий
они не имеют, потому что не оставлено никакой возможности выразить недовольство во
внятной форме. Что же до проблемы перепроизводства, подспудно зревшей в нашем обществе с тех пор, как развилась машинная техника, то она решена при помощи непрерывной
войны (см. главу 3), которая полезна еще и в том отношении, что позволяет подогреть общественный дух. Таким образом, с точки зрения наших нынешних правителей, подлинные
опасности – это образование новой группы способных, не полностью занятых, рвущихся
к власти людей и рост либерализма и скептицизма в их собственных рядах. Иначе говоря,
проблема стоит воспитательная. Это проблема непрерывной формовки сознания направляющей группы и более многочисленной исполнительной группы, которая помещается непосредственно под ней. На сознание масс достаточно воздействовать лишь в отрицательном
плане.

102 Джордж Оруэлл «1984»

Из сказанного выше нетрудно вывести – если бы кто не знал ее – общую структуру
государства Океания. Вершина пирамиды – Старший Брат. Старший Брат непогрешим и
всемогущ. Каждое достижение, каждый успех, каждая победа, каждое научное открытие,
все познания, вся мудрость, все счастье, вся доблесть непосредственно проистекают из его
руководства и им вдохновлены. Старшего Брата никто не видел. Его лицо – на плакатах,
его голос – в телекране. Мы имеем все основания полагать, что он никогда не умрет, и уже
сейчас существует значительная неопределенность касательно даты его рождения. Старший
Брат – это образ, в котором партия желает предстать перед миром. Назначение его – служить фокусом для любви, страха и почитания, чувств, которые легче обратить на отдельное
лицо, чем на организацию. Под Старшим Братом – внутренняя партия; численность ее ограничена шестью миллионами – это чуть меньше двух процентов населения Океании. Под
внутренней партией – внешняя партия; если внутреннюю уподобить мозгу государства, то
внешнюю можно назвать руками. Ниже – бессловесная масса, которую мы привычно именуем «пролами»; они составляют, по-видимому, восемьдесят пять процентов населения. По
нашей прежней классификации пролы – низшие, ибо рабское население экваториальных
областей, переходящее от одного завоевателя к другому, нельзя считать постоянной и необходимой частью общества.
В принципе принадлежность к одной из этих трех групп не является наследственной.
Ребенок членов внутренней партии не принадлежит к ней по праву рождения. И в ту и
в другую часть партии принимают после экзамена в возрасте шестнадцати лет. В партии
нет предпочтений ни по расовому, ни по географическому признаку. В самых верхних эшелонах можно встретить и еврея, и негра, и латиноамериканца, и чистокровного индейца;
администраторов каждой области набирают из этой же области. Ни в одной части Океании
жители не чувствуют себя колониальным народом, которым управляют из далекой столицы.
Столицы в Океании нет; где находится номинальный глава государства, никто не знает. За
исключением того, что в любой части страны можно объясняться на английском, а официальный язык ее – новояз, жизнь никак не централизована. Правители соединены не кровными узами, а приверженностью доктрине. Конечно, общество расслоено, причем весьма
четко, и на первый взгляд расслоение имеет наследственный характер. Движения вверх и
вниз по социальной лестнице гораздо меньше, чем было при капитализме и даже в доиндустриальную эпоху. Между двумя частями партии определенный обмен происходит – но лишь
в той мере, в какой необходимо избавиться от слабых во внутренней партии и обезопасить
честолюбивых членов внешней, дав им возможность повышения. Пролетариям дорога в
партию практически закрыта. Самых способных – тех, кто мог бы стать катализатором недовольства, – полиция мыслей просто берет на заметку и устраняет. Но такое положение дел
непринципиально для строя и не является неизменным. Партия – не класс в старом смысле
слова. Она не стремится завещать власть своим детям как таковым; и, если бы не было другого способа собрать наверху самых способных, она не колеблясь набрала бы целое новое
поколение руководителей в среде пролетариата. То, что партия не наследственный корпус,
в критические годы очень помогло нейтрализовать оппозицию. Социализм старого толка,
приученный бороться с чем-то, называвшимся «классовыми привилегиями», полагал, что
ненаследственное не может быть постоянным. Он не понимал, что преемственность олигархии не обязательно должна быть биологической, и не задумывался над тем, что наследственные аристократии всегда были недолговечными, тогда как организации, основанные
на наборе – католическая церковь, например, – держались сотни, а то и тысячи лет. Суть
олигархического правления не в наследной передаче от отца к сыну, а в стойкости определенного мировоззрения и образа жизни, диктуемых мертвыми живым. Правящая группа –
до тех пор правящая группа, пока она в состоянии назначать наследников. Партия озабочена

103 Джордж Оруэлл «1984»

не тем, чтобы увековечить свою кровь, а тем, чтобы увековечить себя. Кто облечен властью
– не важно, лишь бы иерархический строй сохранялся неизменным.
Все верования, обычаи, вкусы, чувства, взгляды, свойственные нашему времени, на
самом деле служат тому, чтобы поддержать таинственный ореол вокруг партии и скрыть
подлинную природу нынешнего общества. Ни физический бунт, ни даже первые шаги к
бунту сейчас невозможны. Пролетариев бояться нечего. Предоставленные самим себе, они
из поколения в поколение, из века в век будут все так же работать, плодиться и умирать, не
только не покушаясь на бунт, но даже не представляя себе, что жизнь может быть другой.
Опасными они могут стать только в том случае, если прогресс техники потребует, чтобы им
давали лучшее образование; но, поскольку военное и коммерческое соперничество уже не
играет роли, уровень народного образования фактически снижается. Каких взглядов придерживаются массы и каких не придерживаются – безразлично. Им можно предоставить интеллектуальную свободу, потому что интеллекта у них нет. У партийца же, напротив, малейшее
отклонение во взглядах, даже по самому маловажному вопросу, считается нетерпимым.
Член партии с рождения до смерти живет на глазах у полиции мыслей. Даже оставшись
один, он не может быть уверен, что он один. Где бы он ни был, спит он или бодрствует, работает или отдыхает, в ванне ли, в постели – за ним могут наблюдать, и он не будет знать, что
за ним наблюдают. Не безразличен ни один его поступок. Его друзья, его развлечения, его
обращение с женой и детьми, выражение лица, когда он наедине с собой, слова, которые он
бормочет во сне, даже характерные движения тела – все это тщательно изучается. Не только
поступок, но любое, пусть самое невинное чудачество, любая новая привычка и нервный
жест, которые могут оказаться признаками внутренней неурядицы, непременно будут замечены. Свободы выбора у него нет ни в чем. С другой стороны, его поведение не регламентируется законом или четкими нормами. В Океании нет закона. Мысли и действия, караемые
смертью (если их обнаружили), официально не запрещены, а бесконечные чистки, аресты,
посадки, пытки и распыления имеют целью не наказать преступника, а устранить тех, кто
мог бы когда-нибудь в будущем стать преступником. У члена партии должны быть не только
правильные воззрения, но и правильные инстинкты. Требования к его взглядам и убеждениям зачастую не сформулированы в явном виде – их и нельзя сформулировать, не обнажив
противоречивости, свойственной ангсоцу. Если человек от природы правоверен (благомыслящий на новоязе), он при всех обстоятельствах, не задумываясь, знает, какое убеждение
правильно и какое чувство желательно. Но в любом случае тщательная умственная тренировка в детстве, основанная на новоязовских словах самостоп, белочерный и двоемыслие,
отбивает у него охоту глубоко задумываться над какими бы то ни было вопросами.
Партийцу не положено иметь никаких личных чувств и никаких перерывов в энтузиазме. Он должен жить в постоянном неистовстве – ненавидя внешних врагов и внутренних
изменников, торжествуя очередную победу, преклоняясь перед могуществом и мудростью
партии. Недовольство, порожденное скудной и безрадостной жизнью, планомерно направляют на внешние объекты и рассеивают при помощи таких приемов, как двухминутка ненависти, а мысли, которые могли бы привести к скептическому или мятежному расположению духа, убиваются в зародыше воспитанной сызмала внутренней дисциплиной. Первая и
простейшая ступень дисциплины, которую могут усвоить даже дети, называется на новоязе
самостоп. Самостоп означает как бы инстинктивное умение остановиться на пороге опасной мысли. Сюда входит способность не видеть аналогий, не замечать логических ошибок,
неверно истолковывать даже простейший довод, если он враждебен ангсоцу, испытывать
скуку и отвращение от хода мыслей, который может привести к ереси. Короче говоря, самостоп означает спасительную глупость. Но глупости недостаточно. Напротив, от правоверного требуется такое же владение своими умственными процессами, как от человека-змеи в
цирке – своим телом. В конечном счете строй зиждется на том убеждении, что Старший Брат

104 Джордж Оруэлл «1984»

всемогущ, а партия непогрешима. Но поскольку Старший Брат не всемогущ и непогрешимость партии не свойственна, необходима неустанная и ежеминутная гибкость в обращении
с фактами. Ключевое слово здесь – белочерный. Как и многие слова новояза, оно обладает
двумя противоположными значениями. В применении к оппоненту оно означает привычку
бесстыдно утверждать, что черное – это белое, вопреки очевидным фактам. В применении к
члену партии – благонамеренную готовность назвать черное белым, если того требует партийная дисциплина. Но не только назвать: еще и верить, что черное – это белое, больше того,
знать, что черное – это белое, и забыть, что когда-то ты думал иначе. Для этого требуется
непрерывная переделка прошлого, которую позволяет осуществлять система мышления, по
сути, охватывающая все остальные и именумая на новоязе двоемыслием.
Переделка прошлого нужна по двум причинам. Одна из них, второстепенная и, так
сказать, профилактическая, заключается в следующем. Партиец, как и пролетарий, терпит
нынешние условия отчасти потому, что ему не с чем сравнивать. Он должен быть отрезан от
прошлого так же, как от зарубежных стран, ибо ему надо верить, что он живет лучше предков и что уровень материальной обеспеченности неуклонно повышается. Но несравненно
более важная причина для исправления прошлого – в том, что надо охранять непогрешимость партии. Речи, статистика, всевозможные документы должны подгоняться под сегодняшний день для доказательства того, что предсказания партии всегда были верны. Мало
того: нельзя признавать никаких перемен в доктрине и политической линии. Ибо изменить
воззрения или хотя бы политику – это значит признаться в слабости. Если, например, сегодня
враг – Евразия (или Остазия, не важно кто), значит, она всегда была врагом. А если факты
говорят обратное, тогда факты надо изменить. Так непрерывно переписывается история. Эта
ежедневная подчистка прошлого, которой занято министерство правды, так же необходима
для устойчивости режима, как репрессивная и шпионская работа, выполняемая министерством любви.
Изменчивость прошлого – главный догмат ангсоца. Утверждается, что события прошлого объективно не существуют, а сохраняются только в письменных документах и в человеческих воспоминаниях. Прошлое есть то, что согласуется с записями и воспоминаниями.
А поскольку партия полностью распоряжается документами и умами своих членов, прошлое таково, каким его желает сделать партия. Отсюда же следует, что, хотя прошлое изменчиво, его ни в какой момент не меняли. Ибо если оно воссоздано в том виде, какой сейчас
надобен, значит, эта новая версия и есть прошлое, и никакого другого прошлого быть не
могло. Сказанное справедливо и тогда, когда прошлое событие, как нередко бывает, меняется до неузнаваемости несколько раз в год. В каждое мгновение партия владеет абсолютной истиной; абсолютное же, очевидно, не может быть иным, чем сейчас. Понятно также,
что управление прошлым прежде всего зависит от тренировки памяти. Привести все документы в соответствие с требованиями дня – дело чисто механическое. Но ведь необходимо
и помнить, что события происходили так, как требуется. А если необходимо переиначить
воспоминания и подделать документы, значит, необходимо забыть, что это сделано. Этому
фокусу можно научиться так же, как любому методу умственной работы. И большинство
членов партии (а умные и правоверные – все) ему научаются. На староязе это прямо называют «покорением действительности». На новоязе – двоемыслием, хотя двоемыслие включает в себя и многое другое.
Двоемыслие означает способность одновременно держаться двух противоположных
убеждений. Партийный интеллигент знает, в какую сторону менять свои воспоминания;
следовательно, сознает, что мошенничает с действительностью; однако при помощи двоемыслия он уверяет себя, что действительность осталась неприкосновенна. Этот процесс
должен быть сознательным, иначе его не осуществишь аккуратно, но должен быть и бессознательным, иначе возникнет ощущение лжи, а значит, и вины. Двоемыслие – душа анг-

105 Джордж Оруэлл «1984»

соца, поскольку партия пользуется намеренным обманом, твердо держа курс к своей цели,
а это требует полной честности. Говорить заведомую ложь и одновременно в нее верить,
забыть любой факт, ставший неудобным, и извлечь его из забвения, едва он опять понадобился, отрицать существование объективной действительности и учитывать действительность, которую отрицаешь, – все это абсолютно необходимо. Даже пользуясь словом «двоемыслие», необходимо прибегать к двоемыслию. Ибо, пользуясь этим словом, ты признаешь,
что мошенничаешь с действительностью; еще один акт двоемыслия – и ты стер это в памяти;
и так до бесконечности, причем ложь все время на шаг впереди истины. В конечном счете
именно благодаря двоемыслию партии удалось (и кто знает, еще тысячи лет может удаваться)
остановить ход истории.
Все прошлые олигархии лишались власти либо из-за окостенения, либо из-за дряблости. Либо они становились тупыми и самонадеянными, переставали приспосабливаться к
новым обстоятельствам и рушились, либо становились либеральными и трусливыми, шли
на уступки, когда надо было применить силу, – и опять-таки рушились. Иначе говоря, губила
их сознательность или, наоборот, атрофия сознания. Успехи партии зиждутся на том, что
она создала систему мышления, где оба состояния существуют одновременно. И ни на какой
другой интеллектуальной основе ее владычество нерушимым быть не могло. Тому, кто правит и намерен править дальше, необходимо умение искажать чувство реальности. Секрет
владычества в том, чтобы вера в свою непогрешимость сочеталась с умением учиться на
прошлых ошибках.
Излишне говорить, что тоньше всех владеют двоемыслием те, кто изобрел двоемыслие и понимает его как грандиозную систему умственного надувательства. В нашем обществе те, кто лучше всех осведомлен о происходящем, меньше всех способны увидеть мир
таким, каков он есть. В общем, чем больше понимания, тем сильнее иллюзии: чем умнее,
тем безумнее. Наглядный пример – военная истерия, нарастающая по мере того, как мы поднимаемся по социальной лестнице. Наиболее разумное отношение к войне – у покоренных
народов на спорных территориях. Для этих народов война – просто нескончаемое бедствие,
снова и снова прокатывающееся по их телам, подобно цунами. Какая сторона побеждает, им
безразлично. Они знают, что при новых властителях будут делать прежнюю работу и обращаться с ними будут так же, как прежде. Находящиеся в чуть лучшем положении рабочие,
которых мы называем «пролами», замечают войну лишь время от времени. Когда надо, их
можно возбудить до исступленного гнева или страха, но, предоставленные самим себе, они
забывают о ведущейся войне надолго. Подлинный военный энтузиазм мы наблюдаем в рядах
партии, особенно внутренней партии. В завоевание мира больше всех верят те, кто знает,
что оно невозможно. Это причудливое сцепление противоположностей – знания с невежеством, циничности с фанатизмом – одна из отличительных особенностей нашего общества.
Официальное учение изобилует противоречиями даже там, где в них нет реальной нужды.
Так, партия отвергает и чернит все принципы, на которых первоначально стоял социализм, –
и занимается этим во имя социализма. Она проповедует презрение к рабочему классу, невиданное в минувшие века, – и одевает своих членов в форму, некогда привычную для людей
физического труда и принятую именно по этой причине. Она систематически подрывает
сплоченность семьи – и зовет своего вождя именем, прямо апеллирующим к чувству семейной близости. Даже в названиях четырех министерств, которые нами управляют, – беззастенчивое опрокидывание фактов. Министерство мира занимается войной, министерство
правды – ложью, министерство любви – пытками, министерство изобилия морит голодом.
Такие противоречия не случайны и происходят не просто от лицемерия: это двоемыслие в
действии. Ибо лишь примирение противоречий позволяет удерживать власть неограниченно
долго. По-иному извечный цикл прервать нельзя. Если человеческое равенство надо навсе-

106 Джордж Оруэлл «1984»

гда сделать невозможным, если высшие, как мы их называем, хотят сохранить свое место
навеки, тогда господствующим душевным состоянием должно быть управляемое безумие.
Но есть один вопрос, который мы до сих пор не затрагивали. Почему надо сделать
невозможным равенство людей? Допустим, механика процесса описана верно – каково же
все-таки побуждение к этой колоссальной, точно спланированной деятельности, направленной на то, чтобы заморозить историю в определенной точке?
Здесь мы подходим к главной загадке. Как мы уже видели, мистический ореол вокруг
партии, и прежде всего внутренней партии, обусловлен двоемыслием. Но под этим кроется
исходный мотив, неисследованный инстинкт, который привел сперва к захвату власти, а
затем породил и двоемыслие, и полицию мыслей, и постоянную войну, и прочие обязательные принадлежности строя. Мотив этот заключается…
Уинстон ощутил тишину, как ощущаешь новый звук. Ему показалось, что Джулия
давно не шевелится. Она лежала на боку, до пояса голая, подложив ладонь под щеку, и темная прядь упала ей на глаза. Грудь у нее вздымалась медленно и мерно.
– Джулия.
Нет ответа.
– Джулия, ты не спишь?
Нет ответа. Она спала. Он закрыл книгу, опустил на пол, лег и натянул повыше одеяло
– на нее и на себя.
Он подумал, что так и не знает главного секрета. Он понимал как; он не понимал зачем.
Первая глава, как и третья, не открыла ему, в сущности, ничего нового. Она просто привела его знания в систему. Однако книга окончательно убедила его в том, что он не безумец.
Если ты в меньшинстве – и даже в единственном числе, – это не значит, что ты безумен.
Есть правда и есть неправда, и, если ты держишься правды, пусть наперекор всему свету, ты
не безумен. Желтый луч закатного солнца протянулся от окна к подушке. Уинстон закрыл
глаза. От солнечного тепла на лице, оттого, что к нему прикасалось гладкое женское тело,
им овладело спокойное, сонное чувство уверенности. Им ничто не грозит… все хорошо. Он
уснул, бормоча: «Здравый рассудок – понятие не статистическое», – и ему казалось, что в
этих словах заключена глубокая мудрость.

107 Джордж Оруэлл «1984»

Джордж Оруэлл 1984 #Оруэлл #1984 #книги #бесплатно

БЕСПЛАТНЫЕ книги, учебники, обучающие видео и много чего полезного!

Создание и ежедневная раскрутка сайтов в соцетях